Познание человека

О творениях человеческого разума
О достоинствах человека
О женщинах
О сердце
О светском обществе и об
        искусстве вести беседу
О житейских благах
О человеке
О суждениях

Познание мира

О столице
О дворе
О вельможах
О монархе и государстве
О моде
О некоторых обычаях
О церковном красноречии
О вольнодумцах

О светском обществе и об искусстве вести беседу

Нет ничего бесцветнее, чем характер бесхарактерного человека.

Назойлив только глупец; умный человек сразу чувствует, приятно его общество или наскучило, и уходит за секунду до того, как станет ясно, что он - лишний.

У нас шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на глупого острослова: куда ни глянь, везде ползают эти насекомые. Истинно остроумный человек - редкость, и к тому же ему нелегко поддерживать свою репутацию: люди редко уважают того, кто умеет их смешить.

Мы богаты пошляками, еще богаче сплетниками и насмешниками, но вот людей действительно остроумных у нас мало; изящно шутить и занимательно рассказывать о пустяках умеет лишь тот, кто сочетает в себе изысканность и непринужденность с богатым воображением: сыпать веселыми остротами - это значит создавать нечто из ничего, то есть творить.

Начни мы обращать внимание на все вздорные, пустые и бестолковые разговоры, которые ведутся в нашем присутствии, мы больше не захотели бы ни говорить, ни слушать и дали бы обет молчания, а молчальник еще невыносимее в обществе, чем болтун. Поэтому будем снисходительны и примем как неизбежное зло пересказы ложных слухов, туманные рассуждения о нынешнем царствовании и замыслах государей или выспренние и однообразные беседы на чувствительные темы.

С иными людьми едва познакомишься, едва вступишь в беседу - и уже не хочешь ее продолжать из-за их пристрастия к нелепым, необычным, я сказал бы даже диким словам, тем белее что этим словам они придают не свойственный им смысл и сочетают их в несочетаемые выражения. Они говорят не так, как подсказывает разум или обычай, а как им взбредет в голову, и, подстрекаемые желанием блеснуть, неприметно создают свое собственное, особое, небывалое наречие, на котором изъясняются, сильно жестикулируя и коверкая произношение. При этом они неизменно довольны собой и своим остроумием: в остроумии им, пожалуй, не откажешь, но оно так убого и, более того, Так неприятно, что уж лучше бы его не было совсем.

О чем ты говоришь, Аций? Как ты сказал? Не понимаю, повтори, пожалуйста, еще раз. Нет, решительно не понимаю... Ага, кажется, я все-таки догадался: ты хочешь поведать мне, что сегодня холодно. Но почему бы не сказать: "Сегодня холодно"? Ты хочешь сообщить, что идет дождь или снег; так и скажи: "Идет дождь, идет снег". Ты находишь, что я хорошо выгляжу, и спешишь порадовать меня этим, так и скажи: "Ты хорошо выглядишь". "Но, - возражаешь ты, - это слишком просто и ясно, так мог бы сказать всякий". Тем лучше, Ации: разве плохо, что любой человек поймет тебя, и ты научишься говорить как все? Дело в том, что тебе и прочим любителям выспренности кое-чего недостает; ты-то этого не замечаешь и, конечно, очень удивишься, когда я скажу, что всем вам недостает ума. Но это еще не все: кое-чего в вас слишком много, а именно - уверенности в том, что вы умнее других; отсюда вся ваша напыщенная галиматья, и замысловатые обороты, и громкие слова, которые ничего не означают. Как только я увижу, что ты собираешься завязать беседу или входишь в гостиную, я потяну тебя за рукав и шепну тебе на ухо: "Не старайся блистать, казаться умным - будь самим со6ой. Попробуй говорить просто, как говорят те, кого ты считаешь глупцами, и тогда, может быть, люди поверят, что ты умен".

Быть в восторге от самого себя и сохранять незыблемую уверенность в собственном уме - это несчастье, которое может стрястись только с тем, кто или вовсе не наделен умом, или наделен им в очень малой степени. Мне от души жаль всех, кому приходится беседовать с таким человеком. Сколько красивых фраз им суждено услышать! Сколько новомодных словечек, которые внезапно появляются в нашем языке, чтобы через короткое время так же внезапно исчезнуть! Передавая новость, он не старается подробно осведомить о ней собеседников, а думает лишь о том, как бы изложить ее, и притом возможно интереснее: в его устах она становится романом, герои которого думают, как он сам, и произносят длиннейшие речи, уснащенные его излюбленными словечками. Он все время делает отступления, похожие на отдельные эпизоды - такие запутанные, что под конец и сам рассказчик и слушатели уже не помнят, в чем же, собственно, суть новости. Что сталось бы с тем и с другими, если бы, по счастью, чей-то приход не прервал повествования и не помог начисто забыть о нем?

Следует избрать золотую середину между ленью, мешающей нам вступить в беседу, рассеянностью, которая, отвлекая от предмета разговора, заставляет ставить неуместные вопросы или давать глупые ответы, и придирчивым вниманием к каждому слову, которое мы подхватываем, высмеиваем, стараемся изобразить непонятным, хотя остальным оно совершенно ясно, или наоборот - глубокомысленным и остроумным, и все это только для того, чтобы проявить собственное остроумие.

Случай свел вас с этим незнакомцем в наемной карете, на званом обеде или в театре; не мешайте ему говорить - и вы без труда узнаете всю его подноготную: как его зовут, на какой улице он живет, откуда родом, богат ли, какую должность занимает он сам и его отец, происхождение его матери, родство, свойство, герб. Вы быстро выясните, что он дворянин, живет в собственном замке, владеет прекрасной обстановкой, лакеями и выездом.

Иные люди сперва говорят, а потом лишь начинают думать; другие старательно обдумывают все, что хотят сказать; беседуя с ними, вы поневоле становитесь свидетелем тяжкой работы их мозга. Их речь всегда искусственна, их жесты и движения натянуты. Это - пуристы (люди, притязающие на особую чистоту речи - прим. автора), которые боятся самых простых слов, даже когда эти слова могли бы произвести отличное впечатление. С их уст не сорвется ни одной удачной фразы, ни одного живого, бесхитростного выражения: они говорят правильно и скучно.

Талантом собеседника отличается не кто охотно говорит сам, а тот, с кем охотно говорят другие; если после беседы с вами человек доволен собой и слоим остроумием, значит, он вполне доволен и вами. Люди хотят не восхищаться, а нравиться, не столько жаждут узнать что-либо новое или даже посмеяться, сколько желают произвести хорошее впечатление и вызвать всеобщий восторг. Поэтому самое утонченное удовольствие для истинно хорошего собеседника заключается в том, чтобы доставлять его другим.

Избыток воображения вредит нам и тогда, когда мы говорим, и тогда, когда пишем: он нередко порождает пустые и вздорные вымыслы, которые не идут на пользу нашему вкусу и ничуть нас не улучшают. Пусть источником наших мыслей будут здравый смысл и ясный ум, а их пробным камнем - наше суждение.

Беда, когда у человека не хватает ума, чтобы хорошо сказать, или здравого смысла, чтобы осторожно промолчать: не было бы на свете таких людей, не было бы и докучных невеж.

Скромно сказать о какой-либо вещи, что она хороша или дурна и привести доводы в пользу своего взгляда - совсем нелегко: тут нужно много здравого смысла и умения выражать мысль. Куда легче объявить тоном решительным и не терпящим возражений, что она отвратительна или великолепна.

Тот, кто стремится подтвердить каждое свое высказывание, даже самое пустячное, длинными и торжественными клятвами, поступает противно человеческим и божеским законам. Когда порядочный человек произносит "да" или "нет", ему верят: самый его характер говорит за себя, делает его слова убедительными и привлекает к нему всеобщее доверие.

Одни говорят хорошо, другие непринужденно, третьи правильно, четвертые уместно; что касается уместности, то противнее грешит тот, кто описывает только что съеденный им превосходный обед беднякам, у которых не хватает на хлеб насущный; хвалиться отличным здоровьем перед больными; рассказывать о своем богатстве, доходах, обстановке тем, у кого нет ни ренты, ни крова, - короче говоря, распространяется о своем счастье в присутствии обездоленных: эти рассказы слишком тяжелы для них, а сравнение своей участи с вашей - непереносимо.

Кто постоянно твердит о своей честности и порядочности, а в подтверждение того, что он никому не вредит и не делает Зла, дает клятвы и призывает на свою голову громы небесные, тот не умеет хоть Сколько-ни6удь убедительно сыграть роль порядочного человека.

Как ни скромен добродетельный человек, он все-таки не может помешать своим ближним говорить о нем то, что непорядочный человек говорит о себе сам.

Как много на свете суетливых, вечно куда-то спешащих людей, торопыг, хотя никаких занятий у них нет и делами они не обременены! Не успев обменяться с вами приветствиями, они уже жаждут отделаться от вас и чуть ли не гонят прочь: вы еще не закончили фразы, а их уже и след простыл. Эти люди - такие же невежи, как и те, что останавливают вас и потом ни за что не отпускают от себя, впрочем, последние, быть может, еще хуже первых.

Для иных людей говорить - значит обижать: они колючи и едки, их речь - смесь желчи с полынной настойкой; насмешки, издевательства, оскорбления текут с их уст, как слюна. Лучше бы они родились немыми или слабоумными: живость и даже ум вредят им больше, чем другим - глупость. Они не только злобно огрызаются, но подчас и сами дерзко нападают, разя всех, кто попадет им на язык, отсутствующих равно как и присутствующих; подобно быкам, они стараются вонзить рога то в грудь, то в бок жертвы. Но кому придет в голову требовать от быка, чтобы он отказался от рогов? Точно так же можно ли надеяться, что это описание исправит натуры столь неподатливые, строптивые, свирепые? Завидев подобных людей, лучше всего без оглядки и со всех ног бежать прочь.

Существуют люди с таким нравом или, если хотите, характером, что лучше вовсе не иметь с ними дела, как можно меньше жаловаться на них и даже не позволять себе быть правыми в споре с ними.

Двое людей поссорились насмерть: один из них прав, другой ошибается. Но большинство присутствующих, то ли боясь взять на себя роль судей, то ли из миролюбия - весьма неуместного, на мой взгляд, - осуждают обоих; из этого поучительного обстоятельства можно извлечь важный и решающий довод в пользу того, что если глупец находится на востоке, нам следует бежать на запад, иначе нас поставят на одну доску с ним.

Я не люблю людей, которые сразу начинают презирать ближнего и преисполняются самомнением только потому, что он первый подошел к ним или поклонился, не дожидаясь их поклона. Монтень сказал бы: "Хочу дружить с кем вздумается, привечать и обласкивать кого душа принимает, не печалясь о содеянном и последствий не страшась. Не склонен я над собою тиранствовать и перечить сердцу, когда оно радуется встрече. Ко всякому, кто мне ровня и не враг, поспешаю я первьш с поклоном, о здравии и благорасположении расспрашиваю, услужить норовлю, не чинясь и не держа, как говорится, ухо востро. Не по нраву мне тот, кто так себя ведет и поступает, что с ним я и вольность свою и чистосердечие утрачиваю. Завидя его, должен я немедля вспоминать, что вид надлежит мне принять важный и сановитый, дабы он смекнул, сколь хорошо я знаю ему цену, а для того должно мне держать, в памяти, что я - человек доброго имени и жизни примерной, за ним же слава худая, да еще беспрестанно с ним себя сравнивать. Не с руки мне такая забота и невмоготу столь рьяное усердие. А буде удастся мне сие на первый раз, так я всенепременно промахнусь во второй и выдам себя с головою: непривычно мне творить над собой насилие и лицедействовать затем лишь дабы перед кем-нибудь покрасоваться". (Подражание Монтеню — прим. автора.)

Добродетельный, благонравный и неглупый человек может быть тем не менее невыносимым: от учтивости, которая многим кажется вздором и пустяком, часто зависит, хорошо или дурно думают о вас люди. Чтобы все считали вас высокомерным гордецом и неприятным невежей, нужно немногое; еще меньше нужно, чтобы изменить это мнение.

Учтивые манеры не всегда говорят о справедливости, доброте, снисходительности и благодарности, но они хотя бы создают видимость этих свойств, и человек по внешности кажется таким, каким ему следует быть по сути.

Можно определить, что такое учтивость, но нельзя рассказать, как она должна проявляться: это зависит от обычаев, от времени, страны, людей, даже от пола и положения в обществе. Понять ее суть еще не значит уметь выказать ее на деле: мы должны перенимать ее у окружающих и всегда в ней совершенствоваться. Одни ценят в собеседнике только учтивость, другие - большие дарования и неколебимую добродетель; однако в любом случае учтивые манеры оттеняют достоинства и придают им приятность: только из ряда вон выходящие качества могут спасти неучтивого человека в мнении света.

Мне кажется, суть учтивости состоит в стремлении говорить и вести себя так, чтобы наши ближние были довольны и нами, и самими собою.

Неучтиво в присутствии тех, кто только что пел для вас или играл на каком-нибудь инструменте, превозносить до небес других людей, наделенных такими же талантами; точно так же неучтиво, послушав одного поэта, похвалить ему стихи другого.

Устраивая обед или празднество в честь кого-нибудь, преподнося ему подарки, придумывая для него развлечения, мы должны стараться, чтобы, с одной стороны, все было сделано хорошо, а с другой - отвечало вкусам этого человека. Второе важнее.

Пренебрежительно отвергая любую похвалу, мы проявляем своего рода грубость: нам следует благодарить за нее, если она исходит от достойного человека, который чистосердечно хвалит то, что заслуживает похвалы.

Когда умный и гордый человек впадает в бедность, он остается таким же гордым и непреклонным, как прежде. Только достаток может смягчить его нрав, придав ему большую мягкость и снисходительность.

Не слишком хороший характер у того, кто нетерпим к дурному характеру ближнего: будем помнить, что в обращении требуются и золото, и разменная монета.

Известны случаи, когда люди, прожив всю жизнь под одной кровлей и в полном согласии, не деля имущества и никогда не разлучаясь, вдруг на девятом десятке обнаруживают, что им пора расстаться и больше не видеть друг друга. До могилы обоим остались считанные дни, но их терпение исчерпано, они уже не в силах быть вместе и, пока еще дышат, спешат разойтись. Их совместное существование слишком затянулось: теперь они уже не пример для других, а вот умри они на день раньше, их добрые отношения сохранились бы в памяти людей как редкий образец верности и дружбы.

Жизнь большинства семей нередко омрачают недоверие, ревность, недоброжелательство, между тем как снаружи все выглядит так благообразно, мирно и дружелюбно, что мы вдаемся в обман и видим счастье там, где его нет и в помине; мало на свете таких семей, которые выигрывают от близкого знакомства с ними. Вы пришли с визитом - и ваше появление прервало ссору; но стоит вам откланяться, как она сразу же возобновится.

Жить в постоянном общении с людьми, которые находятся в ссоре и непрерывно жалуются один на другого, - это все равно что не выходить из зала суда и с утра до вечера слышать, как противные стороны вчиняют друг другу иски.

В светском обществе разум обычно первым сдает свои позиции: люди глубокого ума нередко оказываются в подчинении у глупца и самодура; они начинают изучать все его слабости, прихоти, капризы, они потакают ему, идут на любые уступки, ни в чем не перечат. Если он благодушно настроен - его превозносят до небес и как бы благодарят за то, что он не всегда невыносим. Его боятся, балуют, слушаются, порою даже любят.

Только тот, кто ждал или ждет наследства от престарелых родственников, Знает, как дорого приходится за него платить.

Тесть не любит зятя, свекор любит невестку; теща любит зятя, свекровь не любит невестку: все в мире уравновешивается.

Муж может с уверенностью рассчитывать на приданое, жена - на вдовью часть, оба они - на соблюдение условий брачного контракта, но пусть они не надеются на содержание, положенное родителями и зависящее от столь непрочной вещи как согласие между свекровью и невесткой, которое нередко нарушается в первый же год брака.

Мачеха всеми силами души ненавидит детей своего мужа от первого брака; чем сильнее любит она их отца, тем больше она мачеха.

Мачехи опустошают города и села и плодят нищих, бродяг, лакеев и рабов не меньше, чем сама бедность.

Подчас легче и полезнее приладиться к чужому нраву, чем приладить чужой нрав к своему.

Я стою на вершине холма и смотрю вниз, на небольшой городок: он расположен на склоне, густой лес защищает его от холодных северных ветров, стены омывает река, которая потом струит свои воды по чудесной долине. Городок так ярко освещен солнцем, что я могу сосчитать все его башни и колокольни: кажется, будто он нарисован на косогоре. Охваченный восторгом, я восклицаю: "Какое счастье жить в этом пленительном уголке, под этими ясными небесами!" Я спускаюсь, вхожу в городок и через двое суток уже уподобляюсь его жителям: только и мечтаю, как бы из него удрать.

На свете никогда не было и, видимо, никогда не будет провинциального города, где жители не делились бы на враждующие партии, семьи жили бы в согласии, родственники взирали бы друг на друга с доверием, браки не приводили бы к междоусобицам, вынос святых даров, каждение, свячение хлебов, процессии и погребальные обряды не служили бы поводом к местничеству, пересуды, клевета и злословие находились бы под запретом, президент парламента и бальи, присяжные и асессоры не вступали бы в споры, настоятель жил бы в мире с канониками, каноники не гнушались бы капелланами, а капелланы не изводили бы певчих.

Провинциалы и недалекие люди то и дело готовы обидеться, полагая, что их презирают, что над ними смеются; как бы мягка и безобидна ни была шутка, ее можно позволить себе только с людьми воспитанными или наделенными умом.

Склонность к осмеиванию говорит порой о скудости ума.

Не пытайтесь верховодить ни вельможами - они защищены от вас высоким положением, ни маленькими людьми - они всегда настороже.

Люди, украшенные достоинствами, сразу узнают, выделяют, угадывают друг друга; если вы хотите, чтобы вас уважали, имейте дело только с людьми, заслуживающими уважения.

У каждого из нас есть мелкие недостатки, которые мы охотно позволяем порицать и даже высмеивать; именно такие недостатки должны мы избирать и у других в качестве мишени для шуток.

Тот, кто облачен столь высоким саном, что люди не смеют отвечать ему насмешкой на насмешку, не должен позволять себе ни единой колкой шутки.

Смеяться над умными людьми - такова привилегия глупцов, которые в обществе играют ту же роль, что шуты при дворе, - то есть никакой.

Вы полагаете, что оставили этого человека в дураках, а он ничего и не заметил; но если он только притворился, что не заметил, кто больше в дураках - он или вы?

Друзья потому находят удовольствие в общении друг с другом, что одинаково смотрят на нравственные обязанности человека, но различно мыслят о вопросах научных: беседы помогают им укрепиться во взглядах, доказать свои убеждения или узнать что-либо новое.

Истинной дружбой могут быть связаны только те люди, которые умеют прощать друг другу мелкие недостатки.

Поразмыслив хорошенько, нетрудно убедиться, что вечно брюзжат, всех поносят и никого не любят именно те люди, которые всеми нелюбимы.

Человек высокомерный и спесивый в обществе обычно добивается результата прямо противоположного тому, на который рассчитывает, - если, конечно, он рассчитывает на уважение.

Сколько прекрасных и бесполезных советов мы преподаем тому, кого хотим утешить в большой беде: мы забываем, что внешние события, именуемые неблагоприятными обстоятельствами, порою сильней не только нашего разума, но и нашей природы. "Ешьте, спите, не унывайте, постарайтесь жить как прежде!" Пустые и тщетные увещания! "Разумно ли так убиваться?" - спрашиваете вы. С таким же успехом вы могли бы спросить: "Не безрассудно ли быть несчастливым?"

Советы весьма полезны в делах, но в светском общении они порой лишь вредят советчику и не нужны тому, к кому обращены: вы указываете человеку на его недостатки, а он или не намерен в них сознаваться, или почитает их достоинствами; вы критикуете такие-то места в произведении, а между тем автор считает их превосходными, лучшими из всего, что он создал, и критика лишь укрепляет его в этом мнении. Ваши друзья не станут ни лучше, ни умнее от ваших советов - они только перестанут вам доверять.

Не так давно в нашем светском обществе существовал кружок, состоявший из мужчин и женщин, которые собирались, чтобы обменяться мыслями и побеседовать. Искусство изъясняться вразумительным языком они предоставили черни: стоило одному из членов кружка сказать что-нибудь неясное, как другой отвечал ему еще более туманно, и чем загадочней становился их разговор, тем громче рукоплескали остальные. Употребляя выражения, которые, на их взгляд, отличались изяществом, изысканностью, чувствительностью и утонченностью, они вовсе разучились понимать не только друг друга, но и самих себя. Для этих бесед не требовалось ни здравого смысла, ни глубины суждения, ни памяти, ни проницательности, ничего, кроме ума, да и то поверхностного, вывернутого наизнанку, - ума, в котором слишком большую роль играло воображение.

Люди вкладывают много жара в свои высказывания обычно из тщеславия или по складу характера, а вовсе не потому, что этого требует предмет беседы: увлеченные желанием ответить на то, чего им никто и не говорил, они следуют за своими собственными мыслями, не обращая ни малейшего внимания на доводы собеседника: они не только не стараются вместе с ним обрести истину, но даже еще не знают, чего именно ищут. Тот, кто внимательно послушал бы такой разговор и потом записал его, нашел бы в нем немало здравых мыслей, хотя и никак между собой не связанных.

Иные люди, пребывая в хорошем расположении духа, любят во время непринужденной беседы отпускать безвкусные шутки, которые никому не нравятся, однако слывут остроумными именно потому, что очень плохи: это низменная манера шутить перешла к нам от черни, которой она свойственна, и заразила многих молодых придворных; правда, ей присуща такая грубость и глупость, что вряд ли она распространится дальше и заполонит двор - это естественное средоточие изысканности и вкуса, - но следовало бы внушить к ней отвращение и тем, кто ее себе усвоил: даже если для них это всего лишь забава, тем не менее подобные шутки занимают в их уме и беседе такое место, которое могли бы занять темы куда более достойные.

Люди, которые прикидываются, будто не помнят такого-то, по их мнению незнатного, имени, или коверкают его, поступают так потому, что с чрезмерным почтением относятся к своему собственному имени.

Не знаю, что лучше - дурно шутить или повторять хорошие, но давным-давно известные остроты, делая вид, что вы только что их придумали.

"Лукан изящно выразился... Клавдиан остроумно заметил... У Сенеки сказано..." - и дальше следует длиннейшая латинская цитата, ее обычно приводят в присутствии людей, которые не понимают ее, но делают вид, что понимают. Если бы у этих любителей цитат достало здравого смысла и ума, они или вовсе обошлись бы без ссылок на древних, или внимательно прочитали бы их и выбрали бы что-нибудь более удачное и идущее к месту.

Догматический тон всегда является следствием глубокого невежества: лишь человек непросвещенный уверен в своем праве поучать других вещам, о которых сам только что узнал; тот же, кто знает много, ни на секунду и не усомнится, что к его словам отнесутся внимательно, поэтому говорит с подобающей скромностью.

О вещах серьезных следует говорить просто: напыщенность тут неуместна; говоря о вещах незначительных, также не нужно впадать в пафос: только тон, манера и выражение, с которым они произносятся, могут придать им смысл.

Пожалуй, в устную речь можно вложить еще более тонкий смысл, чем в письменную.

Только человек благородный по происхождению или хорошо воспитанный способен хранить тайну.

Неполная откровенность всегда опасна: почти нет таких обстоятельств, при которых не следовало бы либо все сказать, либо все утаить. Если мы считаем, что человеку нельзя открыть все, мы, рассказывая что-то, уже говорим слишком много.

Иной человек, обещавший хранить вашу тайну, выдает ее, сам того не ведая: губы его неподвижны, но окружающие уже всё понимают, ибо тайна написана у него на лбу и в глазах, просвечивает сквозь его грудь, которая внезапно стала прозрачной; другой говорит не совсем о том, что было ему доверено, но слова его и манеры таковы, что все само собой выплывает наружу; наконец, третий просто разбалтывает вашу тайну, серьезна она или незначительна: "Это секрет, такой-то поделился им со мной и запретил его разглашать", - и он тут же все рассказывает.

В разглашении тайны всегда повинен тот, кто доверил ее другому.

Человек, наделенный умом, порою начинает чуждаться светского общества из боязни, как бы оно ему не наскучило.